– Я о нем позабочусь, ты меня, Галь, главное, в курсе держи. Только никому о нашем разговоре. Крысой может быть кто угодно…

– Да знаю я, – вздохнула следователь. – Ох, Петров, и зачем я тебя послушала?

Галина Владимировна не была, конечно, наивной девчонкой, и руки у нее от испуга не тряслись. Но я видел, как ей тяжело. Работа для неё была не просто способом достигнуть карьерных высот – все-таки она была ученицей Дубова.

– Не вешай нос, мы еще повоюем. Просто подумай, как бы поступил на твоем месте твой наставник?

– Так же, наверное…

– Не наверное, а так же. Глеб Львович никогда не отступал.

– И поплатился, скорее всего, за это, – горько усмехнулась Федорова. – Эх… Вот если бы сейчас он был рядом. С ним, как за каменной стеной.

– Стена не из одного камешка состоит, Галя. Ты, я, Погодин – уже кладка получается. Прорвемся. Ладно, я пошел. Твой водитель уже возвращается, мороженое несёт.

– Что делать будешь?

– Свидетеля навещу. Спасать его надо.

Глава 22

Вот и нужная квартира. Дверь открыла Гребешкова. Халатик уже другой на ней. Этот еще соблазнительней. Короче и вырез глубже. Взгляд женщины светится, на щеках румянец. Так и не скажешь, что мужа-фарцовщика недавно в подворотне подрезали. Не похожа она на вдову.

– День добрый, Ксения, – я чуть отодвинул ее плечом и, не дожидаясь приглашения, настырно протиснулся внутрь. – Воробьев дома?

Любовник ее уже с неделю как переехал к своей новой пассии. Ходил в тапочках мужа, стряхивал сигареты в его пепельницу.

– Боря? – уточнила Гребешкова, будто у нее мог быть еще другой Воробьев (хотя воробьи держатся стаями, это да). – На кухне. Обедает. А что случилось?

– Отлично, разговор есть серьезный.

В проеме коридора появился остроплечий и конопатый Борис. Чуть раскраснелся, отсвечивая веснушками. Увидев меня, так и застыл с вилкой, на кончике которой золотилась такая же рыжая, как его шевелюра, долька жаренной картошки:

– Что случилось, Андрей Григорьевич?

– Пошли в комнату, поговорим с глазу на глаз. Не для женских ушей информация.

Тот сразу сник, побрел за мной, всучив вилку с картошкой Ксении.

Я прикрыл за нами дверь, сам сел на диван, а Боря придвинулся на стульчике напротив.

– Короче, Борис. Не выгорело наше дело. Подчистил Сафонов хвосты. Заявление твоего друга убрал из сейфа.

– Как убрал?

– Скорее всего, предупредил его кто-то.

– Вы же обещали, что его посадят! А теперь что? – задёргался Борис.

– А теперь тебе линять из города надо. Спрятаться до лучших времен. Есть у меня знакомые в “Березовой роще”. Дачники пожилые. Люди хорошие, думаю, договорюсь с ними, если самому некуда податься.

– Не хочу линять! А как же Ксюха? Без меня останется? Вы же говорили, что допрос мой в деле засекречен будет. Под легендой же меня допрашивали.

И смотрит на меня так, будто я его обманул. Что ж, для него это так и есть – что называется, попал так попал.

– Все так, только если Сафонов про обыск узнал, как ты думаешь, данные твои из дела он сможет выудить?

– Вот подстава, – Воробьев схватился за голову, похожую на одуванчик, – Бли-ин… Зря вас послушал и человека оговорил.

– Ну, во-первых, ты не оговорил, а сказал правду. Ведь так? И не человек это, а преступник. Я тебя просто направил.

– Так, да не так. При первой нашей встрече я же не называл имен, как вы догадались, что я знаю про делишки Сафонова?

– Догадаться было нетрудно… Если Демьян Гребешков был твой лучший друг, то наверняка делился такой информацией за рюмкой чаю. Я тебя попросил повторить его слова Федоровой под протокол, чтобы прищучить убийцу твоего друга. Но нас кто-то сдал… Короче. В бега тебе надо.

– Это мне Демьян мстит, – плаксиво пробубнил рыжий. – За жену свою.

Я не сдержался и закатил глаза. Полтергейстов нам тут не хватало.

– Не мели чушь, Боря.

– Сафонов его кортиком прирезал, а теперь и меня на тот свет отправит.

– Стоп! – посмотрел я в глаза рыжему. – Что ты сказал?

– Я говорю, куда спрячусь? Все равно найдут и убьют, как Демьяна.

– Нет, ты про кортик сказал. Я не говорил, что Гребешкова кортиком убили.

– Ну так в заключении же написано, – хмыкнул Воробьев.

– Нет, – покачал я головой, – не написано. Там сказано, что рана нанесена колюще-режущим предметом с двулезвийным клинком, по типу кинжала.

– Но кортик же кинжал и есть?

– Кинжал, но много всяких кинжалов бывает кроме кортиков. И заключение ты не мог видеть. Ведь официально по делу потерпевшей признана Ксения Гребешкова. Только ее знакомили с результатами вскрытия и судмедэкспертизы.

Тот буквально ухватился за мои слова.

– Так мне Ксюха и рассказывала. Ей следак прокурорский заключение показывал, а она мне поведала.

– Ксения разбирается в кинжалах? – усмехнулся я. – И запомнила такие тонкости из экспертизы, как, например, про обоюдоострое лезвие? Что-то я сомневаюсь. А это у тебя что такое?

– Чего? – рыжий от меня чуть отстранился.

– Ну-ка, закатай рукав на рубахе, – я ткнул его в правую руку.

– Татуировка обычная, – Воробьев заголил предплечье, голос его подрагивал, на лбу выступили капли.

Храбростью он и в первую нашу встречу отнюдь не отличался.

– Не совсем обычная, – я сверлил взглядом рыжего и продолжал напирать. – Тату в виде якоря, который опутан веревкой.

– Не веревкой, а фалом.

– На флоте служил?

– Ну, да…

– И кортик у тебя оттуда?

– Нет у меня никакого кортика. Им офицеров награждают, а я старший матрос запаса.

– Так кортик ты спереть мог.

– Вы что?.. Вы что думаете? Это я убил Демьяна?

Неожиданно дверь в зал распахнулась, и в комнату влетела Ксения. Глаза выпучены, руки дрожат. Пальцы сжаты в кулаки. Она со злостью уставилась на Бориса:

– Ты-ы…

А затем повернулась ко мне и тихо проговорила:

– Есть у него кортик, товарищ милиционер, он сам мне показывал.

– Не ври, дура! – взвизгнул рыжий и, вскочив на ноги, попытался залепить пощечину женщине.

Я перехватил его руку, и, не слишком церемонясь, ткнул коленкой в живот.

Тот охнул и завалился обратно на диван.

– Спокойно, Боря, — процедил я. – Зачем ты мне соврал про кортик?

– Да не мой это! Дядькин. Он у меня капитаном первого ранга служил.

– А сейчас дядька где?

– Так помер давно. Я и на флот-то из-за него пошел. Сильно уж он хотел, чтобы племянник моряком стал. Сыновей-то у него не было.

– Ты мне зубы не заговаривай, где кортик?

– Дома у него, – холодным, как у банши, голосом произнесла Ксения. – В серванте за стеклом.

– Отлично, а теперь слушай сюда, гаденыш. Кортик мы изымем, экспертиза сверит параметры клинка. Уверен, что по размерам они совпадут с раневым каналом в трупе Гребешкова. Плюс кровь в закутках между гардой и клинком поищем. В ножнах проверим, наверняка следы остались.

– Я не убивал! – дернулся рыжий, будто хотел дать деру, но отрезвляющий увесистый подзатыльник от меня охладил его пыл.

– Значит, тебе не повезло, – спокойно проговорил я. – Задержим тебя, а в СИЗО Сафонову тебя проще будет достать. И найдут тебя однажды, Боря, повешенным в камере на собственной простыне.

– Вы же обещали меня защитить? – Воробьев затрясся, на глазах выступили слезы, он яростно тёр рукавом глаза.

Смотреть на него сейчас было откровенно противно. Не зря он по шкафам-то ныкался, гад мелкий.

– Я убийц не защищаю… Если хочешь жить – признайся во всем, и я тебе помогу.

– Как поможете?

– Я договорюсь со своим следователем прокуратуры. Она возьмет дело себе. Поместим тебя не в СИЗО, а в КПЗ.

– Так КПЗ в подвале управы! – воскликнул Воробьев. – Под носом у Сафонова и в его подчинении. Вы с ума сошли!

– Все-то ты знаешь, – усмехнулся я. – Будто готовился к отсидке. В КПЗ административники, в основном, обитают. К ним тебя подселим. Пьянчуги, тунеядцы и хулиганы. Будешь всегда на виду, бок о бок с несудимыми. Производство по делу быстро постараемся закончить, если сотрудничать со следствием должным образом будешь. Потом пойдешь по этапу далеко от Новоульяновска. Там уже тебя Сафонов не достанет. Даст Бог, и сам следом за тобой отправится в скором времени в места не столь отдаленные.